Все как-то немного хуево.
Все как-то, на самом деле, критически хуево, и Урсуле кажется, будто бы она переместилась в другой, новый Санрайз Хилл. Еще более сраный Санрайз Хилл, в котором адский парад (праздник века, вашу мать, вечное бис, поэтому он никак не может закончиться) проходит два, два! чертовых раза в сутки, и что это такое, мать вашу, у неё что, часы сломались? В смысле, внутренние, те самые невидимые биологические, но очень надежные, потому что в течение уже практически месяца привыкла полагаться только на них. Наручные-то тут все не работают, а на обычные слишком жалко переводить батарейки, ведь обеспечение себя светом гораздо важнее.
Урсула надеется, что монстры просто-напросто перепутали время. Может быть, сменили режим. Может быть, в их часовом поясе все еще переводят время, хотя это уже давно не модно. Она очень, очень, очень на это рассчитывает, потому что мерзкие рожи этих тварей не хочется видеть более одного раза в сутки. Не хочется видеть даже и этот один раз, но это уж не ей решать.
Но сегодня в Санрайз Хилле происходит какая-то хуйня, и Урсуле с ней разбираться совсем не хочется. Ей хочется только спать, потому что алло, уже ночь на дворе, ха-ха!
Урсула рылась в общественной школе в поисках чего-нибудь полезного, хотя бы несчастных книжек, которые можно было почитать на досуге, в то время, когда не пытаешься спасти свою задницу от зубастых и когтистых монстров или ищешь жратву, чтобы не подохнуть от голода. Ничего интересного и сколько-нибудь полезного она, правда, не нашла, но зато смогла забиться в каморку для метел, только-только завидев мигающий свет маяка и на несколько секунд охренев от неожиданности. А, фишка еще была в том, что привычный свет шел озера в парке. Это было не по правилам. Это было возмутительно.
Пришлось выжидать в пыльном узком помещении до тех пор, пока шум и свет не стихнут. Хорошо, что у нее не было астмы или аллергии на пыль.
Пробираться обратно в свою «среду обитания», которую сложно было назвать домом, Урсула решила не привычным путем, через парк, а в обход. А в обход – это значило через дома.
Она старалась держаться тени и практически прижиматься к стенам домов, чтобы в случае чего иметь хотя бы призрачную возможность спрятаться в доме. Конечно, вряд ли бы она могла с легкостью проникнуть в запертые щели, но сам факт дарил некоторый комфорт.
На горизонте замаячил знакомый дом. Странно, но с его обитателем, которому она, возможно, была даже обязана жизнью, Урсула больше ни разу не встречалась. Порой ей было искренне интересно, жив ли он все еще. Можно было, кстати, проверить это сейчас, заодно узнав, что тот думает по поводу внезапного адского парада не по расписанию.
Впрочем, черт с ним. Подумает еще, что она пытается навязаться или чего-нибудь от него хочет.
Урсула практически проскользнула мимо. Практически.
-Оу. Эээй, - шепот в ночи, - эээ, привет? Только что о тебе думала, вот не поверишь.

Она успела позабыть за все прошедшее время, какого это – общаться с Айком. Постоянная маска не только на лице, но и на личности в целом – что-то, что скрывается за показной грубостью и ненавистью ко всему живому и неживому. Хотя, черт его знает, может и не маска вовсе, может он действительно, по-настоящему такой, пропитанный злостью и неприязнью до самых кишок. Урсуле, впрочем, все равно. Она не пытается залезть в чьи-то души, переворошить эмоции, причины и следствия, перетоптать всех тараканов, а потом обижаться, что не получила за это никакой благодарности. Она не пытается ни с кем подружиться, никогда не пыталась.
Но сейчас творится какая-то чертовщина. Видимо, в том числе и с ними всеми.
Неизвестно, что отталкивает ее больше – грубые слова, нацеленные обидеть и отпугнуть, или же сильный запах алкоголя. Урсула терпеть не может пьяных. Может быть, немного боится, с самого детства. Никогда не знаешь, что у них на уме, а у Айка, она знает, еще и огромный нож при себе.
Ей хочется одновременно развернуться, последовать его совету и «пойти нахуй». С другой стороны интересно узнать, имеет ли он какие-либо предположения насчет происходящей чертовщины. Хотя, может ли он в подобном состоянии вообще что-то разумно предполагать?
Ю пытается в темноте посчитать бутылки, которые окружают Айка, словно лучшие друзья. Пытается оценить весь масштаб бедствия.
Её напрягает слово «тоже». Кто-то умер?
Не то, чтобы Урсула сильно грустила. На самом деле, по большей части ей все равно, разве что немного любопытно. В треклятом Санрайз-Хилле населения человек в двадцать, так что сложно не знать каждого в лицо и не пересечься где-то хоть раз.
Итак. Кто стал очередной жертвой, мучеником, счастливцем, избавившемся от этого ада?
Урсула подходит ближе. Приближается медленно, аккуратно, небольшими шажками, словно к дикому зверю.
И тихо спрашивает: Эй… что-то случилось?

Рыжую Урсуле совсем не жаль.
Наоборот, она рада, что никто не будет больше доставать её ебучими предложениями присоединиться в сраную секту восхваления и поклонения великой Марго. Всякий раз, завидев что-то рыжее и красное, Урсуле хотелось спрятаться под асфальт, но теперь она может разгуливать по городу почти что свободно, если не считать всяких монстров. Одной проблемой меньше – и то хорошо. По крайней мере, Урсула старается так думать. Одновременно вспоминает ту злосчастную ночь на крыше полицейского участка, где они, подравшись и набив друг другу синяки под глазами, запустили в черное небо фейерверки. Было красиво и весело. А сейчас все-таки немного грустно.
Да ну, нахрен – злобно думает она. Марго сдохла и сейчас находится в лучшем мире. Если это все, конечно, не сказки, но любое место все же лучше, чем сраный Санрайз Хилл с его вечной ночью и мерзкими обитателями – и она имеет в виду даже не чудищ.
В голове другое – Айк и Марго что-то делали. Вместе. Совсем недавно, судя по тому, что бухает мальчишка сейчас, пытаясь утопить горечь и воспоминания в алкоголе.
Урсуле не просто любопытно, Урсула чувствует – это что-то важное. Это что-то очень, очень необходимое. От этого может зависеть жизнь.
Когда что-то летит в нее в темноте, Ю дергается. Рефлекторно уворачивается, отпрыгивая в сторону, но даже если бы она не двинулась с места, бутылка её вряд ли задела – слишком уж криво была запущена. Впрочем, сей факт не мешает ей разозлиться.
Когда тишину оглушает звон разбившегося стекла, Урсула вспыхивает.
Пожалуй, загорись она снаружи так же ярко, как и внутри, Уинтерс смогла бы заменить собой все разбитые фонари вокруг дома.
Глаза её сверкают молниями, а ладони сжимаются в кулаки. Ноздри раздуваются в ярости, лицо краснеет. Кто-то посмел покуситься на её жизнь!
Она всегда агрессивно реагировала на посягательства в отношении себя.
Ю сама не понимает, как за мгновение оказывается рядом с Айком, рывком поднимая того за воротник. Он меньше её, гораздо худее, а она очень, очень разозлена, поэтому это легко.
-Еще раз сделаешь что-то подобное, я тебе бошку откручу, понял? – шипит она в изуродованное лицо и встряхивает тело для пущей уверенности в том, что угрозы могут быть вполне реальными.
-А теперь расскажи мне, что произошло. Что это за хуйня с двойным парадом и имеешь ли ты и дохлая рыжая какое-то отношение к этому?

Она резким движением отпихивает его от себя, отправляя парня практически в свободный полет. Странно, как ему удается удержаться на ногах, еще и в подобном состоянии.
Урсула брезгливо вытирает ладони о куртку, кстати, ту самую, которую она нашла в подвале Айка. Воспоминания о его своеобразной доброте, о первой ночи в этом темном холодном доме, в этом мире в принципе, вызывают в ней сочувствие и жалость. Где-то в кармане еще хранится криво, но старательно и практически точно нарисованная карта города, с которой она продолжает периодически сверяться. Но сохраняются эти чувства стыда и благодарности недолго, и огонь, который их подпитывал, вскоре угасает, сменяясь другим – вновь вспыхнувшей яростью.
-Я не спрашивала, чем вы там занимались, придурок, - шипит Ю, морща нос в отвращении, пока Айк выблевывает свои внутренности.
-Я спросила, имеете ли вы какое-либо отношение к тому, что за херня творится сейчас здесь. Ты вообще видел, что происходит? Ты видел двойной парад, мать твою? Ты выбирался из своей пещеры за это время?
Впрочем, судя по его внешнему виду, предположение сомнительное.
Неужели таким извращенным образом он поминал Марго? Жалел её? Винил себя в чем-то?
Урсуле сложно в это поверить. Сложно поверить в то, что мальчишка с изуродованным как лицом, так и душонкой, по имени Айк может привязаться к кому-то настолько, чтобы… ну… напиться до потери сознания, послав реальность к херам.
-Я не договорила, - она сжимает его плечо цепкими пальцами, не давая уйти. Ю все еще напряжена до предела, внутри нее бушует ураган, электризуя кожу и волоски на теле. Кулаки сжаты, и в любую секунду она готова пустить их в дело. Ей хочется пустить их в дело.
Но, смотря в затылок мальчишки, Урсула медленно заставляет себя расслабиться. Правду из него ударами не вышибешь, скорее, он только глубже закроется в себе.
Продолжая держать Айка за плечо, второй ладонью она устало потирает лицо.
-Слушай, я не собираюсь тебя ни в чем обвинять. Я просто хочу знать, что произошло, если тебе об этом что-то известно, - голос её становится заметно мягче и тише: На озере какое-то странное свечение, и такое чувство, что в этот раз парад начался оттуда. Если ты ничего не расскажешь мне, я все равно пойду туда проверить. А если расскажешь, то, возможно, какая-то информация сможет мне помочь.

-А какая нахрен разница, Айк? – взгляд её внезапно становится глубоким, серьезным.
-По-твоему, лучше здесь находится? Жить, как крыса, выползая исключительно ради жалких крошек? Каждую минуту бояться, что тебя вот-вот сожрут или разорвут в клочья? Надеяться, что однажды мы магическим образом вернемся домой так же, как и попали сюда?
Она вздыхает. В воздухе вокруг нее витает отчаяние, усталость, ностальгия по дому. Дошла до точки, дошла до ручки, в нынешнем состоянии готова на все – на самые безнадежные, опрометчивые, суицидальные поступки. Просто потому, что хочется что-то сделать, сделать хоть что-нибудь. Возможно, она бы и продолжала прятаться всю оставшуюся, недолгую жизнь, если бы не появление маяка на озере. Выяснить, что произошло, стало выдуманной целью, обросло призрачными надеждами на спасение, избавление… пусть в той же смерти.
А все-таки интересно, где сейчас Марго. Наблюдает за ними? Смеется, радуясь, что они все еще здесь, а она уже нет? Или продолжает страдать, но теперь уже в другом странном, страшном, темном мире?
-Я не знаю, как ты жил до этого, но я так жить не привыкла. И привыкать не собираюсь.
Урсула разжимает пальцы, чуть морщась от собственной боли, и отпускает хватку на мальчишке.
Айк остается Айком. Наверное, останется им даже после смерти.
Она закатывает глаза.
-Боже, неужели тебе так сложно немного пошевелить языком без вознаграждения? Когда ты ругаешься или посылаешь кого-то целой эпопеей, труда тебе это не составляет.
Немного подумав, Урсула соглашается. В словах Айка есть толика правды – если уж она действительно собирается жертвовать собственной жизнью, то почему бы не пожертвовать заодно и запасами еды. Почему бы не облегчить и, может быть, даже спасти жизнь или отсрочить смерть этого вредного человечишки. Кто знает, а вдруг в один определенный день он выберется из своего убежища за продуктами и попадется прямиком в лапы к монстру. А так, имея запасы Урсулы, сможет избежать этой участи хоть на какое-то время.
-Хорошо. Не помру там, так помру от голода. Разницы уже нет, - она кивает, жестом заключая сделку.
-Пойдешь со мной? Боюсь, одна я все не унесу. А там еще есть бутылка водки и рома.

Урсула свила себе гнездышко в первом комплексе, в одном из многоэтажных (впрочем, многоэтажный – звучит смешно, этажей в самом высоком здании максимум мять) домов. В отличие от Айка, жить она предпочитает не в темном подвале, а, впрочем, на не менее темном последнем этаже – практически на чердаке. Возможность быстро выпрыгнуть в окно, сбежать по прилегающей к стене пожарной лестнице создает мнимое чувство комфорта, безопасности, надежды на спасение. Выбираться из подвала кажется ей более трудоемким, сложным, опасным. Да и ежедневное карабканье по лестнице держит её, как она сама себя уверяет, в форме – какое-никакое физическое занятие, как будто игра в прятки по всем закоулкам города и скоростной бег от монстров являются недостаточными.
Урсула опасливо озирается по сторонам, пока ждет чудесное явление Айка на свет из тьмы его убежища. Ей не хочется быть сожранной монстрами вне пути к своей священной геройской миссии. Как-то это будет грустно, хуево и смешно. Оторванная ею от какой-то деревянной панели тяжелая палка с толстыми острыми гвоздями на концах вновь лежит в руке, и от заноз защищают лыжные перчатки. Урсула бездумно раскачивает её на плече, словно бейсбольную биту, и механические привычки дают о себе знать.
Наконец, Айк выползает из дома, и Урсуле хочется пошутить насчет того, что он там так долго делал, красился, что ли? Но она держит язык за зубами, осмотрительная девочка, и бросает лишь «тут недалеко».
От четвертого комплекса до первого дорога занимает, конечно, меньше времени, чем, скажем, до тринадцатого, но все же это не прогулка в солнечный жаркий выходной полдень.
Доходят они, правда, без приключений, и Ю считает это хорошим знаком.
Пожарная лестница жалостливо стонет под весом двух людей одновременно, поэтому Урсула взлетает вверх как можно быстрее. На окне железная решетка, и пространство комнаты за ней огромно – чердак, все-таки. По-человечески оборудован только один уголок – кровать, сундук с едой, пыльный диван со стопкой книг на полу возле него, письменный стол с продавленным стулом. Все остальное завалено старьем – старые лампы с покосившимися, порванным абажурами, сломанная мебель, кипы пожелтевших газет, ненужный хлам.
Бутылки с алкоголем сверкают в свете фонаря из-под кровати.
Урсула придерживает раму до тех пор, пока Айзек не пролезает внутрь, а затем кивает в пустоту, ни на что конкретно.
-Бери, что захочешь.

Ей не жалко. Пусть забирает все, что захочет, все, до чего руки дотянутся, что в рюкзак поместится и в карманы глубокие многочисленные, все, что на себе и в себе унести сможет. Ей это все надоело до безумия, все эти запасы на будущий день, которого может и не настать уже никогда. Может оборваться в любой момент – пока ползешь по темным улицам в поисках этих ебаных консервов, пока тащишь их обратно и взбираешься тяжело по пожарной лестнице, замирая и пригибаясь от каждого звона жестяных банок, ударяющихся друг от друга, и сердце в груди останавливается в такт твоим движениям; пока лежишь на кровати, вдыхая пыль, и жрешь чертовы отвратительные уже на языке бобы, и в любой момент твоя кровь – единственное по-настоящему горячее, что есть в этом городе – может пропитать кровать насквозь и протечь сквозь щели и залить все спрятанные под ней запасы, которые никогда уже не используешь ни ты, ни кто-либо другой.
Урсула со спокойным, равнодушным даже выражением лица следит за рэйдом своих накопленных запасов, и послушно ждет, когда Айк накормит свое любопытство зрительным, контактным и пероральным способом.
Когда мальчишка готов раскрыть перед ней все карты (по крайней мере те, что ему самому покажутся уместными для раскрытия), Урсула знает точно – нужно брать, пока тепленький, и не медлить с вопросами.
Но что-то ее беспокоит. «Паучье чутье» и неприятное чувство внизу живота, тянущее, колющее; что-то, что заставляет короткие волоски на шее подниматься, и постоянно хочется обернуться, чтобы проверить, что за спиной ничего нет; что-то волнует её и шепчет «здесь нельзя оставаться надолго», внушает неуверенность в собственном островке безопасности. В своей каморке она вдруг чувствует себя некомфортно и опасно.
-Давай сначала вернемся к тебе.
Предлагает она, зная, что это наверняка звучит странно. Возможно, ей каким-то странным, понятным только молодому девичьему мышлению образу хочется закончить все это там, где оно началось – в темной, пыльной, с забитыми досками окнами, гостиной Айка. Хочется услышать его рассказ о конце там, где она когда-то услышала рассказ о начале.
А может это просто интуиция.